Тесс со вздохом прижала руку к животу и нагнулась за сумкой. Ей не хотелось попусту стоять здесь и ждать, пока кто-нибудь отнесет вещи в ее комнату. Но самой себе она не могла не признаться, что все чаще задыхается. Ее уже обследовали на предмет всевозможных болезней, но так ничего и не нашли. Тесс думала, что причина – ее беременность, но врач предположил, что она не переносит воздух большого города. Такое бывает, сказал он. Вонь от автомобилей, которых становится все больше, и толпы народу. Тесс это казалось полной чушью, но факт оставался фактом: во время последнего своего пребывания в замке она чувствовала себя намного лучше, чем в Берлине. А когда она несколько дней назад вернулась в город, ей стало плохо, как никогда. Она терпела почти неделю, надеясь, что само пройдет. Но ведь она теперь отвечает не только за себя, и раз этот дурацкий морской воздух настолько полезнее для здоровья – что ж, придется наступить себе на горло, прикинуться паинькой и остаться здесь, пока все не кончится.

Ее жених Максимилиан работал в «Берлинер цайтунг» и не мог все бросить и на несколько недель уехать на море, но они договорились, что она позвонит, когда дело дойдет до родов, и он тут же приедет. Разумеется, он – типичный горожанин – не доверял деревенскому врачу и повитухе, но Сильветта не разделяла его опасений, объясняя их снобизмом. Сама Сильветта, Аура, а потом и Джиан – все родились в замке. Зачем же следующему поколению Инститорисов искать для этого другое место?

Тесс в последний раз крикнула: «Эй, есть кто живой?» – и, пожав плечами, двинулась на второй этаж. По пути к своей комнате она никого не встретила, с усилием забросила сумку на кровать и прислонилась к стене, пережидая приступ головокружения.

Мать могла быть где угодно: в кабинете, который она оборудовала себе на первом этаже, у себя в спальне или в одной из гостиных. А может быть, отправилась проведать могилу Шарлотты на Погребальном острове. Тесс увидит ее самое позднее за ужином.

Для начала она отправилась вниз, в кухню. Через открытую дверь столовой она увидела, что стол накрыт на два прибора. В замке гость? Аура-то наверняка давно смылась.

На кухне никого не было, и Тесс заподозрила неладное. Дело шло к вечеру, меньше чем через час должны подать ужин. Она позвала кухарку по имени, заглянула в кладовую и в погреб, но и там было пусто.

Тогда она пошла в рабочий кабинет матери. Отсюда Сильветта управляла семейным имуществом, проверяя доходы от сдачи внаем и расходы на содержание различных объектов недвижимости, а также проводила мелкие финансовые операции внутри страны и за границей. На столе лежало несколько нераспечатанных писем.

Снова вверх по лестнице, на этот раз на третий этаж западного крыла, к спальне матери. Она постучала тихонько, потом громче и наконец нажала ручку и вошла. В головах широкой кровати лежали две смятые подушки, одеяло откинуто. Ванная комната была пуста, в гардеробной валялась кучка вещей. Тесс уже много лет сюда не заходила. Очевидно, мамина любовь к порядку значительно ослабела.

Тесс вышла в коридор и невольно вздрогнула, проходя мимо бывших покоев Шарлотты. «Ведьма, ведьма!» – раздались в ее памяти детские голоса. Она неохотно положила руку на ручку двери, надеясь, что замок закрыт. Потом нажала.

Дверь почти бесшумно распахнулась.

Пыль и пустота. Из обеих бабушкиных комнат были вынесены все вещи. Ни мебели, ни картин. Лишь на обоях сохранились контуры рам, комодов и шкафов – светлые прямоугольники на пожелтевшем фоне.

Шаги Тесс отдавались в пустых стенах, когда она вошла в переднюю. Много лет назад Шарлотта силой затащила ее сюда. Тесс было тогда шесть лет, но и сегодня она чувствовала на локте призрачную руку своей безумной бабки, и по телу у нее забегали мурашки.

Ребенок зашевелился и пнул ее изнутри изо всех сил. Она успокаивающе положила руку на выпуклый живот. Может быть, малыш чувствует ее отвращение к этому месту?

Трясясь, как в ознобе, она прошла через переднюю и очутилась в спальне. Запах старого тела въелся в обои и половицы. Над контуром спинки кровати виднелся силуэт креста, а рядом с дверью – полуовал на том месте, где висела чаша для святой воды в виде ракушки.

Коллекцию ракушек убрали отсюда вместе со всем остальным. Но, подойдя к окну с витражом, Тесс обнаружила перед ним одну-единственную ракушку. Ее, видимо, обронили, когда выносили вещи. Плоская белая створка с серебристыми разводами, размером с блюдце, с волнистым краем, обломанным в углу.

Тесс подняла ракушку. По телу ее пробежала дрожь, словно она прикоснулась к самой Шарлотте. Она отшатнулась и едва не упала от внезапного головокружения. В ушах у нее звенел детский крик, и на какое-то страшное мгновение ей показалось, что это кричит ее ребенок. Потом она поняла, что это воспоминание о том, как кричала тогда она сама. Ей представились костлявые пальцы, ухватившие ее из-за приоткрытой двери, лицо с безумными глазами, спутанные волосы, зловонное дыхание.

Бледные узоры на обоях зашевелились, будто их раздувало ветром, закатные лучи солнца за окном заплясали в воздухе цветными кружками. В этих бликах обрисовалась фигура, неясный контур, круживший вокруг Тесс, ожидая, чтобы она снова стала маленькой и слабой, как тогда. Никогда, никогда не следовало ей заходить в эту комнату – ни тогда, ни тем более сейчас…

Тесс почувствовала чье-то прикосновение.

Она вскрикнула, отшатнулась, взмахнула рукой – и только тут заметила, что все еще держит в руках ракушку.

Раздался крик – но уже не ее.

Тесс отступила на шаг, стукнулась о подоконник и об оконное стекло. Фигура в цветных бликах растаяла, когда Тесс своим телом заслонила проникавшее в комнату солнце.

Перед ней, согнувшись и прижимая руку к лицу, стояла Сильветта. Сквозь пальцы у нее сочилась кровь, а глаза с недоумением глядели на Тесс и на ракушку с зубчатым обломленным краем.

– О господи!

Тесс швырнула ракушку на пол и хотела броситься к матери, как вдруг за спиной Сильветты в комнату вошла еще одна женщина, посмотрела на Тесс и лишь потом заметила, что случилось.

– Сильветта? – Женщина бросилась к ней и заслонила мать от Тесс. – Что вы наделали?

Тесс оттеснила чужую женщину в сторону и мягко отняла руку Сильветты от свежей раны на щеке.

– Прости! – забормотала она. – Я не хотела! Я же не знала…

– Как ты тут оказалась? – спросила Сильветта сдавленным от боли голосом.

Рана была длинная и глубокая. Если бы край этой треклятой ракушки был острее, все, может быть, обошлось бы легче. А так наверняка останется шрам, особенно если сразу не зашить.

– Тебе надо к врачу!

Стены комнаты словно придвинулись, мир сжался, сосредоточившись на Тесс и ее матери.

И на чужой женщине с темно-рыжими волосами, длинноногой и длиннорукой – она показалась Тесс похожей на жука-богомола с пылающей головой.

– Обойдется как-нибудь, – сказала Сильветта.